МОСКОВСКИЙ ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ, 1998, 1

МАТЬ И ДОЧЬ — ТРУДНОЕ РАВНОВЕСИЕ

КАРИН БЕЛЛ

Отношения между матерью и дочерью рассматриваются в свете нескольких ключевых проблем, причем в центре стоит сложный процесс идентификации с матерью и отличения от нее. Обсуждается развитие и его осложне­ния в различные периоды жизни, такие как рождение, фаза сближения, эдипова фаза и подростковый период в связи с сексуальными влечениями и стремлением к автономии. Особое внимание уделяется протекающим между матерью и дочерью процессам идентификации и проекции, которые ведут к передаче некоторых конфликтов мать-дочь от поколения к поколению.

Попытки пересмотреть психоаналитические теории женствен­ности делают отношения между матерью и дочерью и их вли­яние на развитие женщины важной темой. Несмотря на стрем­ление создавать новые концепции, сохраняется непроясненность относительно уже имеющихся понятий и их практического применения (Chehrazi, 1988). Кроме того, имеются данные о том, что от пола терапевта зависит, какие именно концепции будут выбраны из числа имеющихся на данный момент (Kerz-Ruhling, 1991).

Последнее указывает на то, что вопросы, касающиеся раз­вития женщины, тесно связаны с крайне эмоционально значи­мыми проблемами половых различий и значения матери для раннего развития, в результате чего на создание и выбор кон­цепций в той или иной степени влияют и бессознательные представления..

В каждой женщине в виде я- и объектных репрезентаций, так сказать, «накоплены» разнообразные взаимодействия между матерью и дочерью. В некоем круговом движении, начиная с рождения, взаимодействие между матерью и дочерью развора­чивается как возобновление и переоформление взаимоотноше­ний, уже имевших место между двумя женщинами. При этом большую роль играют сновидения и идеальные образы. Неяв­ным образом мать сообщает дочери, какой она хочет ее ви­деть, чем дочь может и должна быть, и дочь, вырастая, созна­тельно и бессознательно соотносит себя с сознательными и бес­сознательными ожиданиями матери (Bergman, 1982, S.67).

В данной работе сложный процесс идентификации и диффе­ренцирования (Bell, 1991; Mertens, 1992) пройдет красной нитью через описание развития отношений между матерью и дочерью. Процесс этот мог бы разворачиваться с изяществом танца: стороны сближаются и отдаляются. Но часто вместо танца разворачивается жестокая борьба за сходство и несходст­во, борьба и соревнование, от которых страдают обе стороны.

Насколько сильная защита против всякого сходства с ма­терью может существовать у женщины, ясно, например, из работы Фрайди (Friday, 1977), согласно которой большинство интервьюируемых уверяют: «Я не могу себе вообразить ни единого свойства, которое бы я унаследовала от матери. Мы совершенно разные люди» (S.17). В дальнейшем для удобства изложения разные аспекты будут трактоваться по отдельности, однако в поведении женщин они проявляются в сложной пе­реплетенности, что часто затрудняет их однозначную трактов­ку. Так, на всех стадиях развития от подросткового возраста до климакса, идут различные процессы идентификации с ма­терью, которые требуют от женщины новых способов реаги­рования.

РОЖДЕНИЕ ДОЧЕРИ

Именно при рождении дочери велика вероятность, что воз­родится и оживет отношение женщины к собственной матери. При позитивном отношении к собственной женственности, женщины фантазируют о своем собственном новом рождении в дочери. Согласно Бергману (Bergman, 1982, S. 79), рожде­ние дочери может связаться с желанием, происходящим из периода кризиса повторного сближения (rapprochement), при

матери к дочери и фиксирует в качестве центрального довербального опыта описанные выше «более зрелые» конфликты.

«Я — ЭТО МОЯ МАТЫ» — ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ ПРИ ЭМОЦИОНАЛЬНОМ НЕВНИМАНИИ В РАННЕМ ДЕТСТВЕ

Прежде всего в исследованиях пограничной патологии было показано, что на процесс индивидуации может заметно повли­ять эмоциональный дефицит в раннем детстве. Лишь когда ре­бенок примет в себя «достаточно хорошую мать» (в смысле Винникотта), on способен справиться с фазой разрыва и достичь постоянства объекта в смысле независимости от реально доступ­ного материнского объекта. Нестерпимое чувство заброшеннос­ти может привести к тому, что мать интроецируется как целое (Jacobson 1964). Поскольку у такой интроецированной матери отсутствуют «хорошие» свойства, одновременно сохраняется тоска по хорошим материнским объектам во внешнем мире, интра-психически соответствующая цеплянию за хороший объект и фантазии, будто хороший объект может быть только один.

Сорокалетняя, с большим избыточным весом, пациентка страдает от тяжелых ипохондрических страхов, наступающих всегда, когда ей кажется, что ей чего-то недодали. Биографи­чески обнаруживается крайняя эмоциональная заброшенность наряду с оральной зависимостью. В ипохондрическом состоянии включается защита от негативных аспектов материнской объ­ектной репрезентации, то есть отщепленной ненависти к мате­ри, и от негативных сторон я-репрезентации (когда Я воспри­нимается как ненасытно жадное) и сопутствующею этому чув­ства вины.

В ситуациях внешних лишений пациентка вступает в кон­такт со своими диффузными тревогами и агрессивными тенден­циями, отщепленный «плохой» материнский интроект оживля­ется. Пациентка говорит: «Я не «как» моя мать, я просто — она: у меня ее тело, ее недомогания, ее мнительность. Она бегает по врачам, я тоже: я не могу примириться с тем, что никакой настоящей матери у меня нет и не было».

Как и в детстве, пациентка безуспешно пытается успокоить­ся с помощью еды. Но действительно находит успокоение, хотя и ненадолго, при посещении врачей, если там правильно откли­каются на ее предложение вступить в человеческие отношения. Врач должен не проводить обследования или ставить диагноз (от этого ее тревога только возрастает), а компенсировать дефи­цит материнской объектной репрезентации, успокоить ее, утешить и внушить чувство, что они всегда в ее распоряжении. Разумеется, это поверхностное успокоение действует недолго, пациентка впадает в «зависимость от врачей».

Этот пример показывает возможные последствия интроекции имаго матери, к которому пациентку отсылают повседнев­ные ситуации фрустрации, напоминающие о тяжелом невнима­нии к ней в детстве. И в стремлении навязать другим обще­ние с нею, и в навязчивой еде пациентка по сей день пытает­ся воплотить в себе образ «хорошей матери».

КАК СТАТЬ И ПОХОЖЕЙ, И НЕПОХОЖЕЙ:

ПРОЦЕСС ИНДИВИДУАЦИИ

В ФАЗЕ ПОВТОРНОГО СБЛИЖЕНИЯ

Примерно с пятнадцатого месяца, когда девочка начинает называть себя девочкой, перед ней встают две задачи взросле­ния, тянущие ее в разные стороны: как девочка она должна отождествить себя с женственностью матери; однако развитие автономии делает необходимым развитие отдельной от матери идентичности. В самом благоприятном случае девочка колеблется между полюсами сепарации и идентификации, но бывает, что она чувствует, что разрывается между этими полюсами. К это­му прибавляется еще и та трудность, что именно в этот пе­риод нужно выработать сознание, что мать не является посто­янно доступным объектом.

Дополнительно к этим внутренним полюсам мать устанав­ливает для дочери собственные ориентиры: либо требуя авто­номии вплоть до отторжения, либо подчеркивая общность вплоть до поглощения. При этом на нее влияет опыт сепара­ции от собственной матери. С большей легкостью мать спра­вится с этой ситуацией, если ею не слишком сильно управля­ют собственные детские переживания, которые могут выражать­ся в чрезмерной идентификации со стремлениями либо к сли­янию, либо к автономии. Это повлияет, например, на то, как она будет реагировать на первые шаги дочери. Мать подбод­рит взволнованную дочь и скажет: «Смелее!» — или, наоборот, укрепит дочь в мысли, что «снаружи опасно», поскольку сама так думает вследствие собственных страхов перед сепарацией со своей матерью.

Выросшая без отца пациентка, которая сумела справиться с отдалением от матери, лишь резко с ней порвав (что она переживает как свою вину) и прекратив все контакты, гово­рит: «Во мне два человека: я — это и моя мать, и я сама. Сюда я пришла вместе с ней. Она стоит со мной перед вами и говорит. «Побраните этого гадкого ребенка, она хочет меня бросить и уйти в этот гадкий мир>. Я все время жду, что вы будете меня ругать. И вы должны это делать, потому что я такая же прилипчивая и вечно недовольная, как моя мать. Для меня никто достаточно не хорош, но хочется, чтобы все люди были только со мной. Она меня хотела удержать при себе, а про всех других говорила, что они гадкие. А что вы меня не держите, это меня и успокаивает, и злит».

Молено было бы сказать, что эта пациентка застыла в кон­фликте зависимости-автономии по отношению к матери. Страх перед поглощением делает ее в отношениях с людьми недо­верчиво отторгающей, причем в то же время она тоскует по каким-то исключительным отношениям.

Беньямин (Benjamin, 1990) и другие исследовательницы с сожалением отмечают, что развитие автономии у девочки не­избежно останется недостаточным, пока она не сумеет воспри­нять и мать как автономный объект со своими собственными правами.

Это свидетельствует о некоей ущербности: внутри патриар­хально устроенного общества женщине очень нелегко ощущать себя автономной и одновременно отождествить себя с образом матери/женщины, тоже ощущаемой как нечто автономное.

Но, начиная с работы Гиллигана (Gilligan, 1982), многие ставят под сомнение концепцию автономии в ее абсолютной форме и рассматривают ориентированность женщины на дру­гих как специфически женскую потребность.

Если разделять эту точку зрения, то тогда должен быть
найден внутренний баланс между индивидуацией и                              ориентиро­ванностью на других.

Все это показывает, как трудно женщине переживать стремление к автономии в межличностных отношениях. С психоа­налитической точки зрения отсылки к социальным половым ролям, конечно, недостаточно. На развитие половой идентич­ности наряду с социальными ожиданиями относительно половых ролей сильное влияние оказывают также идентификация и вза­имодействие с матерью и отцом, внутреннее усвоение как ро­дительских ожиданий и тревог, так и собственных сознательных и бессознательных фантазий по поводу собственного тела (Mertens, 1992). Я-идеал какой-то во всем хорошей матери, никогда не оставляющей ребенка (Bell, 1991), женский страх, легко ассоциирующий отдаление с разрывом отношений, или чувство вины, связанное с агрессией периода сепарации, могут остаться в качестве рудиментов изначального взаимодействия маленькой дочери с матерью.

При этом дочерние ожидания (мать в принципе должна всегда быть рядом, но — когда нужно — и предоставлять не­зависимость) сплавляются с реакциями матери на эти ожида­ния, образуя сложную взаимосвязь. Судя по всему, обеим участ­ницам диады нелегко приписать агрессию разрыва друг другу, так как в отношении к дочери возрождается тоска по «иде­альным», то есть глубоким и свободным от агрессии отноше­ниям мать-дочь. Поэтому агрессия разрыва со стороны и ма­тери, и дочери подавляется при помощи некоей взаимной тон­кой настройки. При этом — из-за анатомических секторов — поддержание тела в чистоте дочь ощущает как вторжение и неуважение границ ее тела со стороны матери. Поэтому внут­ри реальных отношений мать-дочь возникает иногда всю жизнь длящееся недораузмение: дочь приспосабливается к действитель­ным или предполагаемым ожиданиям матери и чувствует себя копией, лишенной индивидуальности. Вина за это приписывает­ся матери, воспринимаемой как посягательница. А если мать не вмешивается, то это нередко толкуется как холодность и без­различие.

А мать, со своей стороны, способна контролировать свои собственнические и идентификатор кие инстинкты и восприни­мать дочернюю индивидуальность лишь в том случае, соли она сама приобрела достаточную дистанцию от подобной иденти­фикации с собственной матерью. Эти сложности с возможной дифференциацией, вызванные прежде всего страхом перед раз­рывом, усиливаются еще и тем, что девочка начинает явно ощущать себя девочкой и одновременно берет мать за обра­зец формирующейся половой идентичности. Загвоздка в том, чтобы и использовать образ матери как женщины, и крити­чески его переосмыслить, создав собственный (Glover & Men-dell, 1982).

Бернштайн (Bernstein, 1993) в связи с этим говорит о вза­имодействии: «Борьба за автономию-индивидуацию происходит в двух направлениях — по отношению к собственному телу де­вочки и в отношениях с матерью» (с.538) и «это именно тот момент, когда дети борются за «контроль» над собственным телом. Приближение к матери грозит возвратом погруженнос­ти в нее и диктует «Да» (Я такая же, как ты) именно там, где стремление к автономии требует «Нет» (Я — другая)» (с.548). В терапии между двумя женщинами возможна трансферентная и контртрансферентная реактивация этих конфлик­тов, при которой возникает опасность запутаться в проблемах отстранения от собственной матери. Это можно пояснить дву­мя примерами.